Кинобьеннале в Венеции.
В венецианской галерее «Академия» есть триптих Босха. И там среди босхивианских чудес мы видим прозрачный стеклянный сосуд, висящий в воздухе – на его изогнутых бликующих стенках отражаются неведомые картины. Что-то все это напоминает происходящее с нами в венецианских кинозалах. Сложно сформулировать, по какой ассоциации – но напоминает.
Пресса задумчиво хвалит «Закат» Мишеля Франко. Там Тим Ротт играет наследника корпорации – Нила - который постепенно и с удовольствием погружается в социопатию, нежно и незаметно отрезая ниточку за ниточкой – из тех, что связывают его с внешним миром. Сестра Алиса (Шарлотта Гейнсбург) пытается его удержать, но тщета разлита в воздухе, освященном уставшим солнцем другого, не европейского континента, куда герой Ротта не то, чтобы улизнул или скипнул, но тихо шаг за шагом удалился. Редкий фильм «старой школы» - без видимых и намеренный акцентов, с большими цезурами (зачем объяснять очевидное), с классической тоской, проступающей через ничего не значащие жесты и взгляды. По странной виньетке кинокритической памяти кажется, что это классика середины 1970-х, хотя никаких временных игр не подразумевается. Но была в сюжетах некоторой волны фильмов 70-х такая уравновешенная, комфортабельная, уютная безысходность существования в практичном, правильном мире. Своего рода, апологетика ненужности – как себя самого, так и усилий по деланью себя нужным, ибо – «хоженые тропки», как говаривает наш товарищ и знатный сочинитель Алекс Харьков. Этой экзистенциальной, так сказать, ненадобности можно найти историко-политические обоснования и причины. А можно не искать – просто мода. В фильме неплохо расцветает букет мнимостей – еще одно модное настроение из 70-х. Озабоченная делами дамочка, приезжающая за Нилом на мексиканский курорт, треть фильма кажется его бывшей женой, потом оказывается сестрой. Нил закручивает пляжный роман с местной красавицей, но его секс-аддикшн, и общая милота – конечно, мнимости; интересует она его как пасьянс на старых картах. Из настоящего - ром с лимонадом и пиво. И серое солнце.
Помним ли мы картину «Хронос и Мойры»? Он с бородой и с угрозой в ней, они – полногрудые – волнуются и готовы бузотерить. Действительно, таково Время – последовательно и игриво безжалостно в своих отдельных минутных проявлениях. И в этом контексте далеко не последним в ряду призеров наверняка окажется французский фильм «Происшествие» (Одри Диван). Там дело происходит в 1963-м году: хорошая и хорошенькая студентка колледжа, готовая к академической карьере, из старой мелкобуржуазной семьи, в один прекрасный день видит, что ее белые как вершины Монблана трусы остаются снежной белизны в тот день месяца, когда их должна настигнуть, как пишет французский историк быта, алая добропорядочность. Конец света – аборты запрещены под страхом тюремного заключения. А с младенцем на лекции на пустят. До революции 68-го года еще далековато. Кому-то картина покажется безнадежно предсказуемой, не скучной – но слишком правильной, а режиссер – сестрой братьев Дарденн. Беспокоится и нам об этом докладывает. Но вообще-то хоррор настигает героиню совершенно хичкоковский – беззвучный, бесцветный, невидимый. Тающее будущее. Жуть без ружья.
А совсем ночью итальянская документальная сага о классицисте национального порно-кинематографа середины 1970-х – «Алый ад. Джо Д’ Амато». Публика рукоплещет режиссерам-исследователям (Манлио Гомарацца, Массимилионо Занин) и главному герою на экране. Ибо он борец против социума как еще той соковыжималки.