Гипноз и циники

На взгляд горожанина-хипстера конкурс имени П.И. Чайковского, пожалуй, стал одним из самых мистических событий в Москве.

Любопытно, что классическая музыка перестает быть уделом сообщества, нежного на вид, но снобистского (закономерно?) по сути. Этот хрупкий снобизм – вообще-то явление историко-социальное, а не порождение характеров – что, кстати, интересно. Интеллектуально-физиологическое пижонство зародилось в потаенных кулуарах режимного государства – как известно, следуя некоему капризу классическую музыку оставили по эту сторону от расстрельщиков - когда увлекались «новой античностью» тоталитаризма. Музыкальные круги – в самом широком смысле: от исполнителей-небожителей до преподавателей музыки в школах и клубах – обрели герметичность, которая в каком-то смысле стала синонимом независимости. Так прошли десятилетия. Но трюки времени: литературоцентристкая культура уступила сегодня звуковой и цифровой. Академическая музыка стала сферой получения удовольствия для непрофессионалов. Да, они слушают и слышат по-другому, нежели те, кто получили музыкальное образование. Да, они воспринимают высказывания меломанов как диалоги панков. Типа – «крепкий мальчик, как он дальше будет жить с таким стаккато…». Или – «…он - меццофортист»: имеется в виду: ни то, ни се. Профессионально: «малая динамика». Термин вообще-то удобный для использования и внефортепианной жизни. Или они же называют японского пианиста Мао Фудзиту, прошедшего в 3-й тур, пакемоном. И тут сложно спорить по поводу этого с Луны свалившееся к нам чуда. Заметим, музыкальные снобы тоже переходят на панк-лексику – но преследуют другие цели: все-таки чтобы закодировать свои знания от чужаков.

Конкурс – всегда интрига. Самые масштабные страсти традиционно разгораются вокруг специальности «фортепиано». Уже на первом туре возникла система персонажей – выделились герои, клоуны, фрики отрешенные и целеустремленные, трагики, флегматики. Конечно, все это в кавычках – меломаны, будь то профессионалы или любители, обожают своих кумиров.

Статус «флегматичного героя» после прослушиваний 1-го тура сразу обрел Емельянов Константин (Россия). Виртуозность – звук, детализация, сложнейшая палитра штрихов. Бах, соната Гайдна, Лист. Точное было замечание в зале по поводу манеры поведения на сцене – его будто нет на сцене, «невидим и свободен», только проводник звука. На 2-м туре он стал одним из фаворитов – вариации на темы Корелли встречали слезами, а сонату Бербера – мурашками по коже. Шептались про беспредельное владение звуковой драматургией и тем, что он владеет феноменальным качеством незримо «удерживать демонов» - самообладание знатока интриги.

«Пьеро» - Александр Канторов (Франция), про которого поначалу говорили как про «клона» Люки Дебарга, пианиста, который стал открытием прошлого конкурса (и тот же педагог – Рена Шерешевская). Однако, его меланхолия оказалась другого происхождения, без джазирующей метафизики. После первого тура мнения были разные – впрочем, это касается впечатления обо всех исполнителях кроме одного – Мао Футзиты, но он нем – в нашем следующем тексте. «Больше всего ему просто нравится быть на сцене», - говорили после первого тура про Канторова. Но соната Брамса и сюита из балета «Жар-птица» Стравинского во втором туре заставили увидеть лучшие стороны меланхоличной музыкальности Канторова. И только загремели в зале крики «Браво», как из соседнего ряда донеслась реплика – «…Разве играть ноктюрн Форе в такой программе не дурной тон? Разве это сладкозвучие не прямое заигрывание с аудиторией наших меломанок в пост-бальзаковском возрасте…».

О, эта консерваторская московская публика – если прислушаться циничным ухом: одна сплошная хармсовская реприза. «Вы думаете, Вам удастся согнать меня с этого места?! Я сижу на нем с пятьдесят шестого года!». Вот это истинные бойцы.

Александр Гугнин – одни коллеги-музыканты назвали его «великим актером, который загипнотизировал зал дудочкой факира, заколдовал» - сонатой Бетховена. А другие раз! и без намеков, а прямо сказали, что обойтись бы на конкурсе без высокопарных переживаний – тотальная простота лучше работает.

Филипп Копачевский – хладнокровный трагик. Владеет собой, залом, сценой. Академист – инфернальный.

Был и вундеркинд – Александр Малофеев. Как и со многими вундеркиндами – впечатляет, но и пугает неправдоподобием происходящего.

«Умницей» назвали Анну Генюшене: «…честная, умная игра, интеллект во всем». А сбоку слышится – «…включая глухой ворот викторианского платья и безукоризненную брошь».

Американец Кеннет Броберг – играл во втором туре сонаты Барбера и Метнера: сорвал «браво», но какие-то растерянные.

Перейдем снова к прозе. На что жалуются консерваторские завсегдатаи? В целом, в основном на то, что в первом туре бесконечные повторы «Аппасионаты» - «…это как же ее надо сыграть, чтобы с увлечением слушать в седьмой раз!…»

Люди, далекие от припадков меломанства, спрашивают: а что, нового Ван Клайберна завезли на конкурс? Отвечаем – в этом сезоне это Мао Фудзита. Музыкальный пакемон с Луны.

Парадоксальных и восхитительных впечатлений от первых двух туров было много. Жюри – как всякое жюри большого культурного «соревнования» - в непростом положении. Поэтому то говорят, что странным образом недостаточно концептуальных произведений авангардного толка, то – почему бы не звучать по большей мере музыки времени Петра Ильича Чайковского.

Конкурс – казалось бы, не состязание, но третий тур и победы – это платформа для того, как будет складываться исполнительская карьера…

Прелесть конкурсных прослушиваний, безусловно, в том, что настраивает наш внимающий аппарат на феноменальную детализированность восприятия: в разных плоскостях, в разных сужениях и расширениях. Это как на университетских экзаменах – через неделю гона ты оказываешься человеком принципиально другого интеллектуального кругозора.

В третий тур по специальности «фортепиано» вышли: